Живой голос в жестоких местах

Айдар ХУСАИНОВ, составитель
              Я собираю антологию новой поэзии Башкортостана времен «матерого брежневизма». Я шелушу листочки с пожилым типографским шрифтом. Над ним поработали храбрые портняжки из Башкнигоиздата, а сами авторы уже ничего не помнят и молчаливо канонизируют текст. Какие-то газетки, неизменный «Ленинец», листочки с машинописными знаками, каракули Юнусова и странная буква «ж» Уразгильдина попадаются мне на каждом шагу, и я думаю – вот то, что остается от бессонных ночей за кружкой уфимского пива! от крутых разборок на вечерах в доме печати! от маеты на сценах дк и вузов, от хождений по «ленина-стрит», от жизни, которая была.
Так прославим уфимское пиво, за которым встречались поэты! Разве можно представить, что где-то жили так же легко и красиво!
В сорок лет – первая книга, никакого признания государственных стражей, редкие публикации в газетах и страшное отсутствие воздуха – вот приметы судьбы любого поэта тех лет. И теперь, когда это время кончилось, оказалось, что в местах, где сливаются Белая, Черная и Синяя реки, иначе говоря, Агидель, Караидель и Дема, в городе, где встретились три культуры – Башкирская Кочевая, Русская Городская и Татарская Оседлая – сложилась уфимская школа поэзии, живой голос в жестоких местах.


Эдуард СМИРНОВ

ГРЯЗНЫЙ СНЕГ

Он – как рашпиль в потеках известки,
тяготеет к им скрытой земле,
женозадый российский извозчик,
разомлевший в апрельском тепле.

И ему не нужна мягкотелость.
И от черных изорванных групп
потеряв изначальную белость,
он лежит, как обугленный труп.

И зимы окончательных взяток
не берет, хоть кори, не кори.
И от тяжести сдавленных взглядов
и чернел, и червивел внутри.

Но еще он собой конопатил
узаконено месиво воль,
но бросали лихие лопаты
эту грязно-сыпучую соль.

И рассыпан по лужам и грязи,
Весь поверхностью кочек распят.
Если в нем еще виделись связи,
то теперь он как дроби распад...

А в апрельской бушующей буче
задыхался свидетелем век,
но не таял, апрелем измучен,
этот грязный залежанный снег.


*    *    *

Вы думали: в слезы, в тоску, в алкоголь,
Сопьется, повесится, станет калекой...
Но спрячется в слово огромная боль,
И станет светло от нее человеку.

Уйдет, как уходит в ржавеющий ствол
Последний патрон – для себя? для тебя ли?
И яркой ракетой осветится стол.
Огонь. Ослепленье. И яркие дали.
Бабахнет последний салют в твою честь,
И черное небо от края до края
Сотрет твои звезды, которых не счесть,
И вспыхнут другие, мгновенно сгорая.

И стол озарится, и свадьба замрет.
Бокалы качнет, словно ветром тюльпаны,
И капля зари в твой бокал упадет
Горячей звездой земляничной поляны.

КЛЮЧНИК

Книги, живопись, музыка, кванты,
Сын, друзья – но близки разве мы?
Тем не менее, мы арестанты
В разных камерах древней тюрьмы.

И когда в разговорах колдуем мы
Над своей и чужою судьбой –
Мы по камерам ходим и думаем,
Разделенные смежной стеной.

Кто там ходит за стенкой, кто мучается?
Чьи там пальцы листают листы?
Кто спасительно смотрит на улицу?
Ты? А может быть, вовсе не ты?

Ждем, когда же наш срок окончится...
А сейчас хоть криком кричи!
Временами так жутко хочется
Разломать стены кирпичи.

Эх, крепки эти стены каменные,
Что для них человеческий глаз?
Так и будем метаться по камерам,
Пока ключник не выпустит нас.


Станислав ШАЛУХИН


*    *    *

О, как не часто выпадает:
Ты вдруг душою легче стал,
И самый воздух влажно тает
и плещет брызгами зеркал,
и снится как заговоренный
весь это блеск, летящий вниз,
цветными снами озаренный,
дрожащий каплями карниз...

Хоть в это чистое мгновенье
судьба, смирись, не сокруши
хотя бы это озаренье
себя не помнящей души!


АПРЕЛЬ

Свирепела весна, вся в ожогах, дымах,
Стало солнце громадней и ближе.
Вот и жирная грязь на крутых каблуках,
Вот и яркая звонница с крыши.

Я ходил, как хмельной, как чумной, без дорог,
За девчонкой глазастой и рыжей,
и бросалась врасплеск из-под вымокших ног
студенистая звездная жижа.

Веял холодом снег у продрогших берез,
и дрались и орали вороны
там, в лазури, у черных дымящихся гнезд
на уже розовеющих кронах.

А внизу у стены в золотых миражах
ты с подружкой в ручьях хохотала,
и весна хохотала в ожогах, дымах
и сорвавшимся льдом грохотала.


МАЙ

Как сладко в яблонных цветах
                                вздыхает спящий воздух!
Вздохни и ты, душа моя,
                                тревогу не пророчь.
Под фонарями мотыльки
                                трепещут, словно звезды,
и звезды, словно мотыльки,
                                перелетают ночь.


ГРОЗА

Минута – и природа разрешилась
от бремени давящей духоты,
Шквал ветра, как спасительную милость,
Швырнув в оцепенелые кусты.

И, задышав спасительным дурманом,
черемуха ударила в окно,
и зазвенела хлопнувшая рама,
и занавесок взвилось полотно.

А уж грозы серебряные пули
Прошили всю черемуху насквозь
и на стекле стремительно сверкнули,
и брызнули – как пыль! – и началось!

И грохнул гром всей мощью грозовою,
и ливень с потрясенной высоты
сплошной полупрозрачною стеною
упал на обомлевшие сады!


*    *    *

Какою мглой не застит путь,
душа во мгле не утаится,
когда вокруг миры и лица, –
как тень и свет не разомкнуть,
как мимо зеркала скользнуть –
и в глубине не отразиться.


ПОСВЯЩЕНИЕ РОДИНЕ

О, Родина!
                                                    Беспамятные годы
Впадают в гул теченья твоего,
Как ручейки в медлительные воды...
А больше я не помню ничего.

Я жил одним ликующим мгновеньем,
я в спорах раскалялся добела.
Да где мои великие свершенья?
Да где мои великие дела?
И женщина, что мной была любима,
И юности весенняя вода,
друзья и сны –
                            все мимо, мимо, мимо,
и только ты, Отчизна, навсегда!

Прости, прости,
                                    иду к тебе с повинной,
на взор твой со слезами на глазах:
в твоих глазах – замерзшие рябины,
Твои пути в дымящихся веках...

Что мне осталось, Родина?
                                                                                        Осталось
за всю печаль великую твою,
за всю любовь –
                                    как прежде, как мечталось,
погибнуть в страшном, яростном бою.

Смотрю в тебя – в хулу твою и славу,
и вижу только Родину свою.
Так на холмах шумящие дубравы
корнями зрят земную глубину.


Иосиф ГАЛЬПЕРИН


*    *    *

У нее дурные привычки
никак не отучу
Спит отвернувшись
Смотрит исподлобья
Не умеет зажигать спички
Голая
подходит к окну
и вглядывается в фары
                    фонари
                                                    и звезды
прежде чем закрыть форточку
Всю жизнь
                    за нее волнуюсь


ПЕРЕКРЕСТОК

1

Прикурю от светофора –
Перекресток, никого.
Затянулось до повтора
расставанья торжество.

В монотонном ритме улиц
и сутулость фонарей
повторит мою сутулость,
только тверже и острей.

2

Норкоплечи, кроликоголовы –
мещанина вызверил мороз,
смотрят на похожие обновы,
от самих себя воротят нос.
Песьезубы, ящероязыки,
прихожане камер и контор,
проскользят, как негативы бликов,
с гололеда в теплый коридор.

Мелко-мелко дрогнут на прощанье
скачущие заячьи глаза...
Мирные советские мещане,
верные ручные тормоза!

3

Он идет, как черепаха,
в черепаховых очках,
голову втянул до паха,
страхом улицы пропах.
Вот и плаха, где же пряха,
обрезающая нить?
Ближе к телу, чем рубаха,
ветерок, зовущий гнить.
Перекресток. Передряга –
Улицу перебежать...

Плохо выглядишь, бедняга.
Пусто, дождик, вечер, спать...


Сергей ВОРОБЬЕВ

ЧУЖОЙ

И чего, казалось бы, плохого,
в том, что существует этот тип?
Никогда не скажет против слова.
Никогда не станет на пути.
Никогда между других не встрянет.
Никогда не попадет впросак.
Радости ли, беды ли нагрянут,
Он не реагирует никак!
Каменность его тоску наводит,
Непонятным делает вдвойне.
Рядом бьют – он в сторону уходит.
Песнь поют – он тоже в стороне!
Рядом лоб морщинят, выбирают,
Любят, плачут, спорят, кто кого...
Но ничто его не пробирает!
Ничего не трогает его!
Что ему лихая степень риска!
Что ему размашистый полет!
Он живет без дорогих и близких.
Без друзей и без врагов живет.
Без тревог, без горькой соли странствий
Дожует свой пресный черствый век...
Непонятный, странный человек –
Вне времен как будто, вне пространства!
Хоть в окно бы выглянул с тоской.
Хоть бы погулял, когда стемнеет.
И откуда родом он такой,
Что ни петь, ни плакать не умеет!..

СЛОВО О РОДИНЕ

Ее не поминайте всуе, –
Как мать, что села у окна,
И пусть минуту золотую
За день передохнет она.
Попробуй в одночасье все мы
К ней обратить сыновний зов,
Возникнет целая проблема
Узнать, где чей из голосов.
На фоне этого сравненья
Надеюсь, каждый разглядит
Масштабы личных достижений,
Цену удач и вес обид...
Они неизмеримо малы,
Как горсть сыпучего песка.
Раздвинешь пальцы – и не стало
Песчинок... И пуста рука!
А мы порой с любою вестью
Свой голос направляем к ней.
Давайте все решать на месте!
На месте все-таки видней...


Николай ГРАХОВ

ПОЛОСА НЕУДАЧ

Это просто полоса неудач.
Отступила и пошла стороной.
Говорят, кто пережил, тот богач.
Тот становится сильнее душой.

Это просто полоса неудач.
Ну, куда, к кому с такою бедой?
Дома – стены, умывальника плач,
Да и незачем мне, вроде, домой.

Синий воздух студит грудь, словно лед.
Улыбаются деревья чуть-чуть...
Так уж вышло, что опять недолет.
Так уж вышло, что опять надо в путь.

И опять шагам хрустеть по снежку.
На морозце это легче, шутить.
Поиграли в непогоду, в тоску.
На и хватит, ну и все, будем жить.

Будем жить, и песни будут всегда!
А тоска... Так, это глубже припрячь.
Это гиблое, брат, дело – тоска.
Это просто полоса неудач.


*    *    *

Я утром вышел на крыльцо,
И ветер дунул мне в лицо.
И, как два литра молока,
Проплыли мимо облака.
А на кормушке, у ветвей,
Сидел сердитый воробей.
И, обогнув кривой карниз,
Вниз полетел корявый лист,
Где, собираясь в гости,
Собака прячет кости...
Так пусть не врут, что во дворе
Бывает грустно в октябре!


Айрат ЕНИКЕЕВ

МОСТ

Я встану в лодке в полный рост.
Мое движение на лодке
Сродни мальчишеской походке.
А впереди чернеет мост.

Реки свинцовая вода
скрывает радужные пятна.
О, как тревожно и приятно
Скользить неведомо куда!

Но ловит лодку черный свет.
Я к сводам прикоснусь руками,
И на меня просыплет камень
соринки возрастом в сто лет.

Ну, а когда отпустит тьма,
все вместе набок припадая,
возникнут снасти, нос, корма
и голова моя седая.


СВОИ И ЧУЖИЕ

                                                                                    И. Г.
                        «...только этого мало».
                                                    А. Тарковский

Наша боль, наша вера и честь
будут с нами, покуда мы живы.
Принимайте такими, как есть,
дорогие вы наши чужие!

Но сожмешься от ужаса вдруг,
если в мыслях придет поневоле –
что и ты мне, быть может, не друг,
а всего лишь соратник по боли.


*    *    *

Убийца мой придет с ударом,
искусно спрятанным в слова
о том, что незнакомый парень
тебя сегодня целовал.

Настанет время без пределов,
не станет твердей и высот,
и лишь твое нагое тело
меня от гибели спасет.


Василий СТАРЦЕВ

ЖАТВА
(отрывок из поэмы)

Конец июля. Пышет жаром
Ото всего... Ни ветерка...
В саду чуть тронуты загаром
У яблок круглые бока.

Над полем, как от колоколец,
Стоит немолчный тихий звон,
И смотрят жнейки от околиц
На это поле с двух сторон.

Лишь только утром луч светила
Короткой ночи тьму рассек,
Как замелькали мотовила
По полю вдоль и поперек.

Сошлись две силы в схватке крепкой –
Страда – всегда жестокий бой –
Хлеб – войско поля – перед жнейкой
Стоит недрогнувшей стеной.

Все шло естественно и просто,
Не впрямь, не вкось, и не в обход.
Шагал под марши, песни, тосты
Сороковой трудяга-год.


Раис КАМАЛЕТДИНОВ

*    *    *

Ты нужна мне, когда тебя нет.
Если есть – я приемлю иную.
То, что было, лишь то и волнует
В круговерти уснувших планет.

Обращенное к солнцу лицом,
Это тело устало стремиться.
Как хотелось ему воплотиться
До рассвета, уснувшим птенцом.

Уходя – уходи. Нет, вернись!
Через тысячу лет, на мгновенье.
Ты – мой бог, я – твое сожаленье.
Если можешь, хотя бы приснись.


Светлана ГАФУРОВА

*    *    *

Ночной полет летучей мыши
Рождает сумрачную мысль:
Что кто-то видит все и слышит,
Но бренных не пускает ввысь...

Есть кто-то вечный и могучий,
Ему названья даже нет!
Он – вездесущий, он – летучий!
Он миг и вечность, тьма и свет!

А мы – лишь жалкие подобья,
Свой шаг влачить обречены...
И ночь ложится, как надгробье,
И странные нам снятся сны –

Что люди – Маленькие Боги –
Летят и реют, и парят...
Но снова день и свет убогий...
Лишь крылья поутру болят!


Нияз АБДЮШЕВ

МОЕ ДЕТСТВО

В ветвистых переплетах рам
Я видел много:
Шатались люди тут и там,
Плюя на Бога.

Бежал охрипший хлебный ком
По магазинам,
Судьба давала кулаком
По ртам, по спинам.

Любовь бежала от людей
И тосковала.
И расстилалась у дверей,
Но не сгорала.

Дымил отчаянно асфальт,
Ах, этот запах.
Сивушный стон, ребристый мат,
Гармошка в лапах.

Зануда ветер в трубах выл,
Звенел в окошко.
И тихий ангел в небе плыл,
И ел картошку.


*    *    *

Мой друг, не зажигай огня,
Я ухожу, не возражая.
Не для меня кусочки Рая,
Поскольку Рай не для меня.

А для меня опять в пыли
Пустая ровная дорога.
Она ведет назад, от Бога.
Она теряется вдали.


Юрий ШЕВЧУК

СЧАСТЛИВЫЙ БИЛЕТ*

Нас сомненья грызут,
Этой гадости всякий не рад.
И тоскливая тяжесть в груди
Убивает любовь.
А пока мы сидим и страдаем,
Скулим у захлопнутых врат,
Нас колотит судьба, чем попало,
Да в глаз, а не в бровь.

Вот хитрейшие просто
Давно положили на все,
Налепив быстро мягкий мирок
На привычный их телу костяк.
Лишь смеются над нами,
Погрязшими в глупых страстях,
Им давно наплевать на любое
Твое и мое.

Я получил эту роль,
Мне выпал счастливый билет...

Вопрошаем отцов,
Но не легче от стройных речей.
Не собрать и частичный ответ
Из подержанных фраз.
Их тяжелая юность прошла вдалеке от вещей,
Тех, которые так
переполнили доверху нас.

И когда нам так хочется
Громко и долго кричать,
Вся огромная наша родня
Умоляет молчать.
И частенько, не веря
В уже одряхлевших богов,
Сыновья пропивают награды
Примерных отцов.

В суете наступает
Совсем одинокая ночь.
Лезут мысли о Третьем Конце,
И уже не до сна.
Но на следующий вечер
Приводим мы ту, что не прочь,
И, тихонько сползая с постели,
Отступает война.

Я получил эту роль,
Мне выпал счастливый билет...

Эфемерное счастье
Наполнило медом эфир,
Славим радость Большого Труда,
Непонятного смыслом своим.
Славим радость побед,
По малейшему поводу пир,
И уж лучше не думать,
Что завтра настанет за ним.

Безразличные грезы,
Прощаясь, одна за другой,
Улетают, навеки покинув
Еще одного.
Он лежит и гниет,
Что-то желтое льет изо рта.
Это просто неизрасходованная слюна.

Сладость тело питало,
Но скоро закончился срок.
Он подъехал незримо к черте,
За которой все рвется за миг.
И в застывших глазах,
Обращенных к началам дорого,
Затвердел и остался навек
Неродившийся крик.

Я получил эту роль,
Мне выпал счастливый билет...

___________________________________
*печатается в редакции Л. Керчиной и А. Хусаинова


Анатолий ИВАЩЕНКО

ФЕВРАЛЬ

Ух, метель! Забери ты меня – улетим,
мне знакомы твои бесконечные хлопоты.
Принимаю их сердцем, душою безропотно,
как песчинку в смятенные струи вплети!

Я глотаю твой холод, и в горле першит.
Ни одну не пропустишь тропинку, излучину.
Эх, метель! ты бессмертием ветра измучена,
Забери, будем вместе подолгу кружить.


МАЙ. СИРЕНЬ

Сирень цветет повсюду целый год!
Остановилось в сломах веток время.
Она затоны переходит вброд.
Ее соцветия сжигают темень.

От душных красок кисти не отмыть.
Хватает всем готических строений.
Как я, рожденный в мае, мог бы жить
Без хрупкой и застенчивой сирени?!

Как радость с грустью смешана в ветвях,
Как день и ночь в одном пятне букета,
Она соединяет в майских днях
закат весны и будущее лето...

Сирень... Что в этом слове слышу я?
Лиловый сумрак и ночей затишье,
и ненаписанные мной четверостишья,
и правду вымысла, и боль небытия...


Василь ЮРГИ

*    *    *

Эх, люди-человеки!
Вы все в душе – калеки!

А я вот обезьяна,
Но нет в душе изъяна!


Аркадий ТЮКАЛОВ

ПАМЯТЬ ПОД БОКОМ

Возврати меня в прошлое, память,
С дыркой в бочке из-под селедки,
Которой смотрю на пламя:
У костра дяди кружкой пьют водку...

Я – пацан... В деревянной пещере
В чешуе чьи-то рыбьи следы...
Вместе с дочерью акушерки
В тесноте, как в тюрьме, сидим!..

Говорю, что хочу жить впроголодь,
А она меня кормит сладким...
И садится поближе – около –
Мы сопим в деревянной кадке!..

Ощущать стали дяди радость,
Зато счастье мы ощущаем...
Вдруг они заругались матом,
Когда кушать мы стали щавель!..

У меня невеста под боком,
А костер горит поодаль...
Рядом рыбка играет в протоке –
Вон кружок на воде, как медаль!..

Думать – не о чем... Слава в тягость,
Мое место в этой тюрьме...
Подарила мне память-ягодку,
Когда стало лицо темнеть!..


Вячеслав СИВАКОВ

РЫНОК. 28.04.1978 г.

«В мясных рядах мы встретимся с тобой».
                                                                                                        Э. Смирнов

Нахлебникам без боя сдав карниз
И человека выведав обычай,
Огромный крабовидный организм
Раскрыл клешню, предчувствуя добычу.
Он к площади пришипился бочком
И входы остекленные ощерил.
Ему ль не знать – найдется простачков,
Что примут пасть голодную за двери.
Субботним днем, пока рассудок спит,
Спеши скорее, высшее творенье,
Спустить инстинкты дряблые с цепи,
Ввергая плоть в процесс пищеваренья.
Ныряй спросонок в этот смрадный зев,
Чтоб провалиться, словно в тартар, в чрево.
Минутные сомнения презрев,
Смелей вперед, а там, глядишь, налево!
Здесь ждут не нимба розовые лбы.
Как куш в игре, срывает рынок маски,
Чтоб в жабры трепыхающей толпы
Любой внедрил натуру без опаски.
Заслуги – прочь, но мелочь – налицо!
Коль аппетит до существа возвышен,
А глаз Кронида, кровью налитой,
За пустячок средь помидор и вишен.
Здесь божество по прозвищу «Почем»,
Как псов с руки, выкармливает цены.
Работая локтем или плечом,
Припомни, смертный, римские арены.
Ты сам пришел – отрезан путь назад,
Здесь Колизей, хоть палец вниз – заказан.
И пусть трезубцем колет уши мат,
Но твой язык на узелок завязан.
Молчком ты лезешь сквозь словесный блуд
На голос меди, а не пошлых истин.
Туда, туда, где лезвия поют,
Роняя на пол то, что помясистей.
Ах, как душа твоя ликует днесь!
Что рубщиков надменная гримаса,
Когда из сотен выпирает спесь,
Кондиции распластанного мяса.
Как чавкают со смаком топоры,
Хрустят червонцы, имя коим – прорва.
Развязка близко, усмиряя прыть,
Ты в предвкушенье прочищаешь горло.
Рукой подать до цели, молодец!
Еще чуть-чуть, уже к весам притерся.
И к липкому прилавку, наконец,
Ты припадаешь разъяренным торсом.
– Подвинься, Фрида, я и сам теперь
Не понаслышке знаю про либидо.
И впился в бычью ляжку богозверь.
О, желтозубокраснолицый идол!
Твое, твое! Урчит глазное дно,
В испарине подкладка душегрейки.
О, неужели с жалкой четвертной
Ты стал причастен к таинству копейки?
Не зря с утра ты пестовал себя:
Победной нотой завершилось действо.
Ушами спертый воздух теребя,
Валяй домой, чтоб потчевать семейство.
Ведь ты купил, и кум рублю – пятак.
С усмешкой глядя на гудящий улей,
Сквозь зубы цедишь: «То-то был простак,
Прославленный своим везеньем Улисс».


Александр БАННИКОВ

ТЕКУЩИЙ МОМЕНТ

Остались ли силы еще на жалость и на пощаду?
А сколько ножей затупившихся в своем огороде посеял?
Если б битьем меня периодически не отягощали,
Я легким бы стал, как ложь во спасение.
После того, что случилось с людьми, – не надо о совести.
Сама, обнаглев, придет, как юная нищенка.
Продержат ее до седин в местном отстойнике,
и в тридевятом царстве потом отыщется.
После того, что случилось с людьми, – не надо о жалости
при них говорить. Сами опомнятся скоро,
когда прикоснувшись к себе – собою ужалятся,
а тело рассыплется – и – расползется по норам.
Я этим проклятьем уже до костей обглодан,
и меж коренных хрущу – разгрызаюсь тяжко.
Для ссоры, как для любви,– надо еще кого-то.
Вершит одиночеством мудрость. Блуд также.
Я сам не вижу себя в веществе этом мутном.
Жить в обществе, быть одиноким - такое счастье.
которого больше разве необходимость кому-то
в качестве друга, вернее – запасной части.
Пусть все, что творится сейчас, – придет и застынет,
короче, сделаю все, чтобы стать прошлым.
Сомненья гоню к винопою, будто гусей – хворостиной:
не надо Рима спасать, если Рим прожит.
Спасаю свое – куркуль: что надо и что не надо –
в том жалость спрячу свою, а в этом – любовь.
Пожизненный срок – ерунда – находят же клады
через столетья, базальт вулканических лбов.
А лучшему другу – он стерпит – это ему ничего... –
кого бережем – сомневаемся в тех... – лучшему другу
оставлю побои – ребро в форме лука разбойничьего,
свое одиночество, как за спиною скрещенные руки.
Бессонный мой друг, небожитель, скиталец площадный,
в страдании – Бог, а я и страдаю-то вживе.
«Остались ли силы еще на жалость и на пощаду?» –
Спрошу у тебя, как с перепою: «А жив ли я?»


ДОРОЖНЫЙ СЮЖЕТ

Человеческий нерест: попутчики, прущие диким сонмом,
похрустывая позвонками, дверь разрывая прокрустову.
Но вот автобус набит, и окоем полусонный
медленно нас поглощает, будто конфету откусывает.

Витают сны недодуманные – нимбами и околышами.
Безумно летим под гору в жутнеющее влагалище.
Воткнута боль под ложечку злым деревянным колышком,
будто точка отсчета, что страннику полагается.
Рассвет: наносное пространство покрывается соснами.
Срез великого дерева – дорога с ветвями проселков.
Так вот темные тайны – светлея с годами – становятся
истиной заурядной или инстинктом веселым.

Становится яснее и проще, если выпаришь с пользой
свои и чужие слезы – и только соль обнаружишь.
Счастливее не станешь, но будто протрезвевший пропойца,
руки свои увидишь самым страшным оружьем...

...Дорога меня позабыла. Когда опомнилась – тут же
я деревню увидел, раскрошенную как корм.
И серый ворон разрухи ее запивал из лужи,
да выл телеграфный столб неизвестно о чем.

И вопреки геометрии и вопреки перспективе
я эту деревню сирую хотел бы отогреть за пазухой,
о чем деревянным словом избы меня просили...
Но я пока еще жив, следовательно – опаздываю.

А были чужие страны. Родину мне объясняли.
Да, я ученик неважный. Или урок был крут –
люблю прямостой рябины со связанными кистями:
и белой ладошкой прощанья вновь замыкаю круг.


БОГ-СЕГО-ДНЯ

То сухожилия вечности – оживший в суставах крест.
Но только в душе отличие истины ото лжи:
крестят и вяжут веревкой – тот же пакующий жест...
Что-то должно случиться, чтобы продолжилась жизнь.

Она быть не может прохладою – после обморожения.
Судьба, подчиняясь закону прихлопывания и похлапывания,
обычной оправкою стала – продолженьем движения...
А умный – умнее меня – бес из меня похохатывает.

Ведь он и не исчезал, а подличал мне параллельно,
стерег холодное пламя, нашептывал в среднее ухо
вывихи слов – матюги – сучкастые, будто поленья...
А можно ли Бога убить температурою духа?

Так сухожилия вечности – воскресший в суставах крест? –
или животный бог – страх, приходящий во тьме?
Но лучше представленный лес, чем исчезнувший лес.
А храм – это сруб из дерев, мятущихся в мутном уме.

Зимой ежедневный Бог научаем защите и злу –
не тонет, в огне не горит и не тает во гневе.
Он – ослепшая мысль – безумней, чем пуля в стволу –
Ищет выход... Быть может, найдет его в гене?
Земной еженочный Бог – это все так знакомо:
кто-то прильнул к стеклу, кто-то за мной следит –
и я становлюсь бездомным, не выходя из дома.
Кто-то, в дом не войдя, в кресле моем сидит...

Когда посещает он, из тела сбегает смелость.
Он решает меня, как орех земляной
– Хрум! Как жилось на свете? Как в земле сиделось?..
Бог – это что остается, кроме пепла с золой.

Так значит, зря я отнекивался, жил существом растительным,
жрал мясцо самоедства и проклинал что пропито?
Светит едино младенцу и ухмылке растлителя.
Правит земной закон: Бог – что небу противно.


БЕДНЫЙ ДЕНЬ

Псы скулили всю ночь. Наконец, сатане
надоел этот блюз – наступил новый день.
Паутина в углах, как скелеты теней,
ибо вечером нету ее. Но есть тень.

Потолок облепили мухи, как будто
он из сахара – сахара серой известки.
А похож на букварь, усеянный буквами...
Было древним авгурам по птицам известным

много проще гадать, чем по мухам, их яйцам
мне сейчас... Что гадать? Будет день. Только гаже.
Жизнь – всего один день. Только он повторяется,
с каждым днем ветшая, старея. И с каждым

повторением новый противней становится,
потому что понятнее. Как аксиома:
Чем ты больше мечтал в своих детских бессонницах,
тем скучнее и зряшнее зрелость сегодня...

... Я – зерно, не попавшее в почву. А с облака
далеко все видать. Далеко до незрячести.
Только колос на облаке или же около
я не выращу, нет... Все земное – все грязное...
Войте, псы, на Луну! Я завидую знанию,
принудившему вас – против вашей же воли –
закрывая глаза от прозренья внезапного
(или просто с тоски?) достигать Луну воем.


НИ О ЧЕМ

Сгинь в сон, мысль. А не то я тебя заведу
в никудыкино... Я поблуждаю в рассеянности
как в саду. И зажгу свечу, как свою звезду.
Яркий свет и ночь хороши по-раздельности,

Как успехи в любви и мечты о них,
Как утехи плотские и долголетие.
Существуют одни за счет других.
А другие те за счет... и так далее.

А настанет день – и ему отдашься,
будто камень в ладони – куда кидать...
Но жить дольше – значит уйти дальше.
Вопрос: от чего идти и придти куда.

Слава богу, ответ мне неведом даже...
Кто-то ходит в саду – в моей рассеянности –
и срывает плоды – дурак! весна же,
еще рано, тем более, сады расейские

в облаках растут. И намеренья те же
их питают, да только не быть им завязью...
Мысль, сгинь. Ты – только задержка
от незнания по пути к незнанию.


РАВНОДЕНСТВИЕ

Время осеннего равноденствия,
сутки в котором так утомительны,
как и любая в мире симметрия,
какую нельзя измерить поллитрами.

И одинаково весят карманы,
то есть не весят вовсе нисколечко.
Птицы неведомой почерк корявый
в небе исчез, но впечатан отчетливо

в раскисших мозгах... А люди где?.. К черту!
Словно, они все сегодня снедаемы
стремлением к смерти, будто комфорту
самому высшему... и досягаемому.

И смотрит мой кот брезгливо и желто
(он право имеет, ведь я не хозяин –
кормилец и раб) – кривлюсь от ожога
меж указательным и безымянным,

забыв затушить окурок и выбросить.
Трудней, вообще, стало что-то выбрасывать.
А может быть, это черта равноденствия,
не только года, а жизни? И радости

уже позади – впереди сокращенье
светлой той части... К черту! – Вторично.
Ибо крещенских морозов крещендо,
гладь гололеда, в общем, – опричнина,

в реке черной – судорога, в пути долгом – гады,
да мало ли... Тем более, в темной
второй половине жизни ли, года –
темнее, а значит тайн больше. И только.


ТРИДЦАТЬ ТРИ

1

Рок цифр реален настолько же,
насколько мы знаем, что в полдень,
то бишь в двенадцать часов,
зависнет – как раз над затылком –
солнце, навроде секиры...
Не вижу, как будто бы полый,
живущий в движении глаз,
слепнет, если застыло

течение мира... Сегодня
во мне живет тридцать три –
цифра, навроде спирали,
четырежды сломанной, острой.
И сердце стучит, каждый раз
укалываясь – изнутри
в крови – это точно, порезах,
как в бухтах затерянный остров.

А сердце, конечно же, остров...
Спаситель свой путь невсевышний
на этой цифре окончил...
Четыре луча у Креста...
Я с Ним соизмерится вправе,
хотя бы возрастом нынешним
и стигмами на судьбе.
И кружка, как будто, пуста.

Так в небе распятые птицы
на родство претендуют –
но тщеславия ради –
бригандиновым парусам.
А просто – им одиноко
и страшно в мире... Придурки –
как шторм паруса обрывает –
из ружей их бьют просто так.

2

С распятья Христа началось
новое время сразу:
надежда летящего вниз,
сиреневый цвет ожидания.
И люди с тех пор научились
в смерти Его видеть радость –
обещание воскрешения –
исполненье желания.

Случись по иному все... Только
ничто никогда по-иному
не может быть в этом мире.
Кто хочет – пускай оспорит.
Вернувшись, он формулу выдаст:
– В вине не веселье – виновный.
– Истории нет и не будет.
Но есть мириады историй.

А вот и одна из них:
Жил-был, кое-как и как надобно.
Был воином, мотом... А стоит ли
песок в пустыне отыскивать,
а в нем – песчинку... печально:
мы схожи все тем, что каторга
своя у всех. Она – средство
пропитания. Искренне

об этом я говорю.
Бежать! Но за мною каркают
из грязи мои же следы...
Не я выбрал эту дорогу...
Распяли Христа в тридцать три.
Меня же прогнали с каторги.
Но я не умею радоваться
ни первому, ни второму.


Светлана ХВОСТЕНКО

*    *    *

Не посмей уберечь себя... ведаю, что говорю?
Я подставлю хоть обе щеки под оплеухи жизни,
ибо знаю: кощунствую. Знаю – об этом никому не дано права...
Можешь ударить сам, но – не посмей уберечься.
Однако же – не о любви... потому что уже отлюбила
тех, кто уже уберегся,
тех, кто кровь вытирал понуро и отходил от...
не подняв ни руки, ни взгляда, и тем заработав пощаду,
и подтаявший снег колючий стряхивал долго с пальто,
и дрожали губы, оплывая свечным огарком...
Не посмей уберечь себя! Я не люблю тебя! Это
только лишь преданность, преданность:
                                                                                            убереги тебя Бог,
так и жена не вцепляется в стремя: «Уберегись!»


*    *    *

Сладок отечества дым или горек? –
и надо мною склонился отечески город.

Тусклое небо вмиг ощетинится громом –
Благословляю твою безымянную нежность:

тыкал в лицо мостовыми, опаивал зельем,
молодыми дождями смывал слезы друзей моих...

Доли иной не прошу я. Чего же мне больше:
той же монетой плати за любовь мою, той же,

ибо в поту просыпаюсь, мне страшное снится:
вместо сияющих окон – пустые глазницы,
ибо со мною твой злобный клекот орлиный,
твой окаянный запах, твой тополиный,
ибо купаюсь в сладчайшем отеческом дыме
и подбираю тебе, безымянному, имя.


*    *    *

При чем тут мальчишка, дикий, жилистый и жестокий,
плывущий против теченья, желая достичь истоков,
светлеющий только там, где в пещерах шаманит бубен
и в предвкушенье охоты кусают подростки губы?

При чем тут твой маленький раб, сбежавший в родное племя,
худенький костровой, следящий, как угли тлеют?..

Если ты хочешь строить свои саркофаги
и подновить хочешь зубчатые башни,
если полям твоим не хватает влаги
и нужен кто-то, чтоб возделывать пашни...
Мальчик еще на своем костре не обжегся.
Он гложет кость. Он очень доволен с виду.
Он просто дикарь. Он, в общем, не против Хеопса.
Вот только не хочет строить ему пирамиду.


Валерий ТРОШИН

*    *    *

Не люблю стриптиза
Душ людских. Не ново
Раздеванье сути
В беге за собой.
Не кричи стихами:
Эфемерно слово.
Склеротична память
Вечности любой.

Пустотой духовной
Не делись со мною...
Мукой одиночества
С миром не делись!
Коль ты не доволен
Жизнею такою, –
В чистое Забвение
Молча удались!


Ринат ЮНУСОВ

*    *    *

День состоит из коротких дистанций.
Скорость предельна, резина дымит.
Мне так милы эти быстрые танцы,
Как известковой горе – динамит.
Двери автобусов – хищные звери,
Жадно жуют человечье рагу.
... В этой наивной смешной карусели
Лучше всего помирать на бегу.


*    *    *

Я рукой дотянусь до зенита
И в зените спираль заверну.
Вспыхнет лампочка метеоритом,
Разгоняя вселенскую тьму.

Чайник кем-то заправлен. Вниманье!
Ключ на старт! Зажигается газ...
Не такие уж мы и земляне,
Если космос в сознанье у нас.


*    *    *

Мудрецы, не считайте мои хромосомы,
Я частенько меняю число хромосом.
Мне привычней всего обходиться без формул,
Я по жизни не круглым качусь колесом.
Я мозгами сродни кошаку и собаке,
Предпочту теореме обычный лопух.
Я всегда игнорировал нотные знаки
И всегда музицировал только на слух.


*    *    *

Я не совсем кирпич,
Шершавый и кривой,
А каменщик Лукич
Меня вбивает в стену.

Ровняет мне бока
Уверенной рукой,
И нет на дурака
Управы во вселенной.


*    *    *

Бывает, сяду у окна
И ничего не понимаю...
Не дай мне Бог сойти с ума,
Моя китайская стена,
Моя коробка черепная.


*    *    *

Пространство стало на колени,
Как злоумышленник – вассал.
Я завалился в страшном крене
И звездам пузо показал.

Мой корпус тут же был распорот,
И я, цыпленок табака,
Расплющился о сонный город.
Его гранитные бока
Пообещали мне удушье
И девять грамм трамвая в лоб,
Угрозу стать боксерской грушей
И вечный дождь наискосок.

В ту ночь я был на грани срыва.
Под этой каменной луной
Я жался к стенам сиротливо,
Мне было до того тоскливо,
Что смерть побрезговала мной.


Лина СУЛТАНОВА

*    *    *

Из жизни уходит тайна,
Но жизнь остается со мной.
В ней совсем не случайны
Будни и выходной.

Нет, я замков не строю
Ни облачных, ни земных.
Бога не беспокою –
Мой внутренний голос тих.

Быть может, я мало значу,
но есть у меня свой круг –
есть тот, о ком я заплачу,
есть лучший враг, лучший друг.
Есть штора, что ловит ветер,
старый клен под окном.
Есть лампа, что ночью светит
тому, кто входит в мой дом.

Да мало ли... Не расскажешь,
не упомнишь всего.
В единый узел не свяжешь
пламя и тень его.

Это, пожалуй, трудно
и себе объяснить –
чуда ждешь поминутно,
кажется, только б жить...

Как жаль, что уходит тайна,
быть может, мне не простив
того, что я так нечаянно
ее угадала мотив.


*    *    *

День – как медленный взрыв от темна до темна.
Вновь меня поднимает взрывная волна,
опускает с размаху в бессонную ночь –
снова черную воду мне в ступе толочь.
Пред глазами страницы летающих книг.
Тот спокоен, кто к чуду ночному привык.
В них навечно открыта страница одна –
та, в которой судьба без изъянов дана.

Букв обычных бесовская грозная власть,
я надеюсь, поможет мне время заклясть.
По ночам я твержу ту страницу, а днем
забываю, и все порастает быльем.

Может, книга шальная морочит меня,
своей тайной навязчивой дерзко дразня?
А, быть может, сама я смеюсь над собой,
над желаньем неистовым спорить с судьбой?


Айдар ХУСАИНОВ

НОЧНЫЕ ПЛОВЦЫ

Мы чиним старенькую лодку
И отправляемся вдвоем.
Мы пьем космическую воду,
Пересекая водоем.

И звезды медленно, как мины,
К нам поднимаются со дна,
И освещает все глубины
Великолепная луна.

Из наших легких вышел воздух,
Над нами вьются пузырьки.
Мы покидаем нашу лодку
По мановению руки.

Не разогнув свои колени,
Расставив руки в высоте,
Мы уплываем постепенно,
Как целлулоид в кислоте.


НА РЕКАХ ВАВИЛОНСКИХ

                                                                                    И. Г.

Самый дух, как воздух, выпит
За решеткою зубов.
Я люблю тебя, Египет,
И стада твоих рабов.

От блаженства и покоя
Стережет жестокий бог,
И кричит на водопое
Оболваненный пророк.

Я встаю бесцветной ранью
...................................
Чтобы искорка сознанья
Перекрасила лицо.

За посланцем исполина
Я иду по дну морей,
Как отец идет за сыном,
Потому что я умней.

Под копытом ассирийца
Я гляжу на дым костра.
Я люблю святые лица
Отчужденного добра.

Отчего же не скудеет
Тяга к вечной обороне?
Я хочу быть иудеем,
Чтобы плакать о Сионе.


*    *    *

А я, скорее, не люблю,
Когда народ в порыве мести
Желает смерти королю,
Как избавленья от бесчестья.

Не лучше ль просто отвести
Рукою тяжкое убранство
И понемногу перейти
В иное, лучшее гражданство?

Чтоб тот, кому еще во сне
Звенят кремлевские куранты,
В своей, еще родной стране,
Себя почел бы эмигрантом,

И шел по улице, и пел,
Как дурачок, махал руками,
И чтоб никто не захотел
Ему вдогонку бросить камень.


ПОХОД К СЕБАСТЬЯНУ

Гори играй поди покуда
И ты живешь а это странно
Едва стоит твоя посуда
Звезда похода к Себастьяну
А это жаль твоя причуда
Твоя единственная рана
И ты скажи стекло ночное
Простой источник отражений
Когда стрела уже другое
Хотя и помнит вкус мишени
А я то понял это оэ
Звезда похода превращений

Покуда ты берешь пространство
Руками теплыми в комочек
Горит полнощное убранство
Летит летит покуда хочет
Покуда опыт постоянства
Не остановит ангел ночи


Лариса КЕРЧИНА

НОСТАЛЬГИЯ

Она весны ждала, как панацеи
От долгих и неодолимых бед.
Инели онемелые аллеи,
Метель метала хлопья ей вослед...

И заунывно завывала вьюга.
Бесцеремонно ветер рвался в дом.
И таяло томление уюта,
И осыпалось снегом за окном.

Дитя весны страдало от простуды,
Избытка тем и недостатка слов.
И наполняло ожиданьем чуда
Небрежность недописанных стихов.

Ее гнездо сияло разореньем,
Глаза переполнялись пустотой.
Короткие мгновенья озаренья
Сменялись затянувшейся тоской.

Она спала. Бесцельно, беспросветно.
Бессмысленно блуждая среди грез.
Ждала, когда нарушит злое вето
Капель ее невыплаканных слез.


*    *    *

Неизбежность разлук посылает глухие терзанья,
Кратковременность встреч вырастает китайской стеною.
То, что будет другими предложено как оправданье,
будет просто причиной прочитано мной и тобою.

Я вонзаюсь песчинкой в брожение аэропорта,
растворяясь среди пассажиров, таксистов и прочих.
Бесконечный объем, ограниченный теннисным кортом, –
Я летаю, как мячик, меж двух притягательных точек.

Небеса принимают рыданья ревущих гигантов,
разрывающих чьи-то священно непрочные узы,
И серьезные люди, служители аэроштата,
Потрошат животы, вынимая тяжелые грузы.

Мне не нужен багаж, я несу свою легкую ношу,
Подчиняясь закону, который выдумывал Ньютон.
Все до ужаса просто и так до безумия сложно.
Я спустилась с небес, отчего же мне так неуютно?


*    *    *

Приветствую тебя, родное поколенье
остекленевших глаз и вспучившихся вен,
Бредущее впотьмах, харкая откровеньем
В назойливую фальшь семейных мизансцен.

Чья в ваших жилах кровь – Христа или Вараввы?
Кому судить, мои пропащие друзья,
Добывшие себе единственное право –
Возможность жить в грязи и не желать в князья.


Владимир ГЛИНСКИЙ

НЕЗАБЫВАЕМАЯ ВСТРЕЧА КОТА С ЛИВЕРНОЙ КОЛБАСОЙ

Печальный господин в белых перчатках,
Уронив усы, уставился в ливер.
Я бы назвал его позу задумчивой,
Когда бы не явное наличие придатка
В виде хвоста, чей презрительный выверт
Исключает его из разумного мира.
И белая перчатка перевернула ливер,
Брезгливо звякнула грязною миской,
До смерти напугав старого таракана,
Решившего вдруг, что власть изменилась...
Но в кухню шагнули разбитые шлепанцы,
Голос сверху пропел: «Зараза!»,
И руки ткнули печального господина
Носом в столь отвратительный завтрак.

НОЧЬ ДРАКОНА

Когда я был голубым драконом –
Уносил тебя к океанам,
Кипарисам, маису. Не помню,
Что росло в этом нашем Китае.
Но ты помнишь – я был коронован
Злым соседом, разбившим нам стекла,
Когда я запел песню Солнца,
Разливавшего день в гаоляне,
И, под светом его намокая,
Мы от тяжести на пол стекали,
Но соседу Китай неприятен
И тем более если стихами.
Он сказал: «Ты – король идиотов!»
Он сказал: «Я простил бы незнанье
Языков и растений, цветущих
В этом вашем дурманном Шанхае.
Но...» – сказал он и скучно заплакал
И ушел, убелен сединою,
Одиночить себя в дом напротив,
И дразнить взгляд познанием ОЭ.
А наутро купил он мне шторы –
Голубые с желтым драконом.

МАНОК ВЕСНЫ

Веселый радист, поющий во мне, для меня
Морзянку птиц, режущих перьями холод.
Я знаю – это Хозяйка капризной погоды
Спустила псов на тропу войны.
Охота на птиц. Я в ней – охотник, манок,
Я – жертва манка,
Поющего чужой полет, во мне, для меня.


Владислав ТРОИЦКИЙ

*    *    *

Одинок я, а это рождает печаль;
Современники – шушера всякая, шваль.

Если б лет полтораста назад перепрыгнуть –
Мне товарищем стал бы Жерар де Нерваль.
Моn аmi – я сказал бы ему, неужели
Vous n'allez pas avec moi au voyage оriental?*

Пару белых верблюдов угоним. И в нарды
Обыграем султана. Проникнем в сераль...

Не согласны?.. Увы, сам с собой говорил я –
Ведь романтика нынче не в моде, а жаль.

Я поэт несоветский совсем – воспеваю
Глянцевитость бумаги и циркуля сталь.

Я физический труд уважаю, однако
Пусть дояркам читает стихи Роберт Паль!

Кто не думает – счастлив?! О да, в окруженье
Дураков... Но заканчивать мне не пора ль?

Друг – читатель! Меня обязательно вспомни,
Я из тех, кто ушел в эту самую даль.

Славка Троицкий звался я – версификатор,
Книгочей, склочник, бабник, ленивец и враль!
____________________________________________
Мой любезный друг! Не окажете ли Вы мне такую честь, что составите Вашему покорному слуге приятную компанию в путешествии, которое я намереваюсь предпринять по Ближнему Востоку, а, сударь?»
(аристокр. – франц.)


ВАРФОЛОМЕЕВСКАЯ НОЧЬ

Скрижаль готова: под стеклом лежит она.
Остерегайся быть в нее включенным!
Террор опять начнется неожиданно,
Сигнал известен только посвященным.

А после снова будет вам эдикт –
права, законы, братство и свобода.
Король врагов, конечно, победит
На благо восхищенного народа.


*    *    *

Десятку сунь ветеринару,
И будем оскоплять бычка.
(Хоть, правда, сложного здесь мало –
работа не для новичка).

Ветеринар, он парень бравый:
провел немало сквозь станок.
Он держит левой, режет правой
бычок ревет, свалился с ног...

Зато теперь уже не страшен
он будет, а наоборот:
он пашет, пашет, пашет, пашет –
и хлеб растет, растет, растет.

И, в землю труд вложив, крестьянин
Собрал высокий урожай.
(Вот, белоручка-горожанин,
Кому в работе подражай!)

И, агропромщикам на диво,
Волнуясь, толпится народ
у лавки кооператива.
Короче, полный хозрасчет.

Хозяин, радостный, купюры
Подсчитывает – за столом!
Должна ли быть литература
таким вот смирненьким волом?


Ильдар ХАЙРУЛЛИН

КОРОВЫ

Я душу в коровах не чаю,
Я пить молоко – будь здоров!
Но что же, друзья, отличает
Нас всех от быков и коров?

Заметить не будет бестактно:
По мненью ученых коллег,
Коровы не мыслят абстрактно,
Как мыслит любой человек.

И станет вам сразу понятно,
С чего в нашей славной стране
Так бьются с искусством абстрактным,
Хотя оно всюду в цене.

У нас же плакатов фактура,
Но слышится всюду подтекст:
«Да здравствует наша культура,
Навоз и условный рефлекс!»


ИМПОТЕНТ

Ты столько лет пахал на химзаводе,
И в тридцать – ты полнейший импотент.
Жена строчит бумаги о разводе,
И вся любовь прошла в один момент.

Уже уносит теща телевизор,
Ковер, когда-то купленный в кредит.
Сынок Алешка, в свитерочке сизом,
Глазами тещи на тебя глядит.

А на суде, где судьи спросят твердо:
«Так что вас заставляет развестись?»
Твоя жена, поднявшись, скажет гордо:
«Характером мы с мужем не сошлись».
Ну что ж, дружок, испорченный характер
В больнице за болезнь не признают.
Тебе это не ядерный реактор,
И пенсии за это не дают.

Работать можешь – значит, не калека.
Жена ушла – так то твоя беда.
Гордись высоким званьем ЧЕЛОВЕКА
и званием ГЕРОЯ СОЦТРУДА!


ДОВОЛЬНО МАРШЕЙ

Кто плюет на гедонизм стариковским съездом,
Поощряет сталинизм вместо манифестов.
Кто лишает нас винца именем закона,
Тот нас травит без конца мерзким самогоном.
Эй, довольно там маршей,
Поп марксистского прихода.
Если воли нет у нас в душе,
Для чего, извините, свобода?

Если воля нам дана только для поллюций,
Так зачем, скажите, нам столько революций?
Штамп прописки в паспортах – вот она, свобода!
И живи потом в гуртах возле химзавода.
И какое там дитя будет у печати,
Если ей суют, шутя, средство от зачатий.

Чем пахать, чтоб запихать лишний грош в бутылку,
Лучше девок обнимать, резаться в «бутылку».
И чем с криками «Ура!» с лозунгом мотаться,
Лучше с милой до утра в сене целоваться.
Жить не плача, не скорбя, от тоски худея,
И пахать не на царя, а на всю Рассею!


МПТАСВа

*    *    *

Я враг природы.
Я хочу
Себя в себе противоставить,
Хочу себя в себе ославить,
Себя забыть,
Пройти,
Оставить,
И,
Обернувшись,
Вдалеке,
Сгореть как звездочка
В себе.


ИНТЕЛЛИГЕНТ

Он жизнь выбирал себе хуже всех,
Все грозился подохнуть без поводу,
И зарплаты его всей
Хватит лишь на семь прорех,
И на Еську он капает смолоду.

Матюгаться мастак – и при этом он прав,
С полумата его понимают,
И забыл он святое слово – дурак,
Что болит, он про то вспоминает.

И его до печенок проела тоска –
Кто-то там дефицит потребляет,
Ну, а он кислоган из родного носка
С бодуна по утрам выжимает.

Из машин у него есть стиральная, с ней
Коротает время ужасное,
Телевизор еще и подаренный «ВЭФ»
За рожденье его пролетарское.

Ну, а сам где-то он, вроде как человек,
Буржуазной заразе товарищ,
Недорезали вас и сморкаетесь все
Внутрь платка, но соплей нас не свалишь.

Ему мент говорил, а печенку побил:
«Развелось вас, собак бесполезных».
Это правда, братьев-малышей он не бил –
В красной книге дворняги и песенники.

Ох и жизнь у него, как в китайском кино.
До свиданья – бросает коллегам.
Не ищите меня, а завтра я вновь
Как на праздник, впрягаюсь в телегу.

Негде голову стало ему приложить,
Окромя мебельного дивана.
И как жизнью ему такой дорожить,
Но он члены страхует упрямо.

Завязать узелок на пропащей душе,
Виноватых искать не пристало.
Разве Еська, но тот, вроде, помер уже,
Про других пока мало писали.


Евгений ЗАБРОДИН

*    *    *

мы на земле, и все же живы мы
и как бы это ни было нам мало,
но то что было все же не пропало
как точка света в океане тьмы

как человек что вышел из тюрьмы
всему на свете мы бываем рады
и мир огромный служит нам наградой
как грош владельцу нищенской сумы

и пусть твердят нам некие умы
что зной порой опаснее ненастья
и что несчастье часто глубже счастья
мы на земле, и все же живы мы!

и с каждым днем, что был под нашей властью,
мы все вернее переходим к счастью!


Дильшат КАРИМОВ

*    *    *

Когда уйду я, в синий саван
завернутый печалью рук,
забуду сволочную славу
и милый дом припомню вдруг, –
узнаю в светляках далеких
на синей и ночной Земле
кипение забот нелегких
и город каменистый, где
привыкли к кофе и котлетам,
привыкши уважать уют,
прямые курят сигареты,
кривые песенки поют.


Лариса НАСЫРОВА

*    *    *

Кто знал, что листья – это птицы?
Как птицы, в даль они летят
И так боятся опуститься,
Взлетев. И падать не хотят.


*    *    *

Простите, я немного заболталась.
Кто знает, сколько времени осталось?
Не знаю я, увы, но, может статься,
Недолго мне болтать или болтаться.


Ришат ХАЛИУЛЛИН

ИВАШКИНО СЧАСТЬЕ

По деревне проносится страх –
То Ивашка пришел из Заморья
С птицей-жар на девичьих руках,
На руках, не истрогавших горя.

Потрясенные ясностью были,
Заслезили навзрыд старики:
«Да неужто мечту приручили?!»
Значит, счастливы лишь чудаки.

А Ивашка, не будь дураком,
Прячет глупую птицу в печи,
Где она своим чудо-огнем
Напечет для него пироги.


КОРНЕЛИЙ

НОЧЬ НОМЕР 1

В этой комнате тьма, душит призрачный свет,
И неясные звуки сквозь туман сигарет.
В этой комнате стены пропитаны шизофренией.
Мы глядим в эту ночь и в пустой голове
Бестолковый вопрос и неясный ответ:
«Где они, те, которых сейчас с нами нет?»

Сквозь слепой глаз стекла смутный контур луны,
Словно черные шторы с другой стороны.
Мы сидим здесь давно, и нам кажется, тысячу лет.
Заставляет молчать крик ночи за окном,
Хорошо бы сейчас мысли разбавить вином!
Но где они, те, которых сейчас с нами нет?
Нам не нужен рассвет, вряд ли что-то он даст,
Мы мотаемся в джунглях вопросительных фраз.
И мы курим так много, словно курим в последний раз.
Мы пришли не затем, чтоб спокойно уснуть.
И мы заперты здесь не по чьей-то вине.
Но где они, те, которых сейчас с нами нет?

И глупы эти мысли, как глупа эта ночь,
И у глупой ночи вдруг рождается дочь.
Эта песнь ни о чем, как рассказанный вслух секрет.
Где они, те, которых сейчас с нами нет?


НОЧЬ НОМЕР 2

Черномазая ночь в синяках фонарей
Навалилась на день, о закат поскользнулась.
Укололась антеннами длинных домов,
Сгоряча запоздалым такси матернулась.
И усыпала небо другими мирами,
Что косятся с высот на дворы.
Я гляжу на эти миры...

Уплывает назад незаметное время,
Напоив до отвала луною и чаем
Утомленную опытом липкую память,
Ту, что любит во мне колобродить ночами.
Замер город огромной бетонной дырой,
Заболев тишиной до утра.
Лишь шепчет молитвы листва...

Мой элизиум – кухня, я не виден богам,
Жадной музой не предусмотренной в смете.
Я сижу визави с шестиструнной сестрой
На уставшем от задниц худом табурете.
Я прикован без цепи, закрыт без замков,
И лишь солнце мне может помочь.
Я храню эту ночь...


ВАКХАНАЛИСТАМ 80-х ПОСВЯЩАЕТСЯ
(Ироничные стихи)

«...лишь у пьяных душа устремляется вверх».
                                                                                                                        О. Хайям

Полупьяным Агасфером
Я мотаюсь по проспекту.
Я теряюсь в направленьях,
Мой маршрут мне неизвестен.
Память птицею трепещет
В голове, как в тесной клетке.
Я уже играл сегодня
В телефонную рулетку.
А в моем кармане водка
Целый час уже хранится
И грызет меня вопросом:
– Где укрыться? С кем напиться?
К этой водке не хватает
Нескольких ингредиентов,
Не хватает к ней закуски
И какой-нибудь девицы.
Нет стакана и квартиры,
Сигарет, вина и пива,
Остальное все в наличье
И лежит в моем кармане.
Я случайно вспоминаю
О знакомом человеке,
Он живет здесь недалеко –
Третий дом от остановки,
В однокомнатном бедламе,
Сразу влево, над подвалом.
Он типичный алкоголик
С крепким брежневским закалом.
В его доме пахнет луком,
Дебилизмом и носками.
Есть диван с магнитофоном
И бутылок эскадрильи.
Он лет пять назад пробрался
В состоянье эйфории,
А теперь не может выйти,
Или, просто, не желает.
Не беда, что нет работы,
А в карманах только дыры.
Он плюет на мир непьющих
С высоты своей квартиры.
И трезвеет лишь затем,
Чтоб постоять у гастронома.
Он в привычках педантичен:
Сбегал, взял и снова дома.
И пристрастия к спиртному
Не смиряет и не прячет,
Ждет, когда к нему припрется
В гости белая горячка.
Открываю дверь подъезда
И травлю звонок рукою,
Молча жду – мне интересно:
Дверь откроют? Не откроют?
Не должно быть, в самом деле,
Постоянным невезенье...
О! Открыли! Слава Богу!
Вот оно, мое спасенье!..


Савелий ФЕДОРОВ

ЗИМА

С утра снег вывалил без меры,
Набившись грешным в рот и в зад.
И стало все вдруг белым-белым,
Как ку-клукс-клановский халат.

Примерзли зубы поцелуя
К стеклянным образам богов.
Какое, к черту, аллилуйя
Хрипеть, когда ты без штанов.

Да и к тому же ветер в рожу
Бьет бритвой вскользь и на убой.
Душонка мечется под кожей,
Сморкаясь ледяной мочой.

И ни хрена не греет свечка,
Балластом скрючившись в трусах.
Лишь крик юродивой овечки:
«Пришла зима, зима-краса!»

Ушло тепло скоропостижно,
Ложа на все сопливый нос.
И стало даже чуть престижно –
Со смаком жрать кору берез.

Крестом по брюху – за лучину,
Кадилом в череп – за вино.
И все – чтоб выжить, чтоб увидеть,
Как по весне всплывет дерьмо.


ТРАЛИ-ВАЛИ

Две сотни народа, сидящие смирно,
Внимали словам говорившего споро
О новых делах, о политике мира,
О том, что вот-вот, по всему видно – скоро.
О том, что мы до и о том, что мы после,
О том, что еще подналечь и наступит.
Что, мол, мы уже недалече и возле,
Чуть-чуть, саму малость, и – кажется – будет.
Мол, слава героям, мол, были застои,
Мол, в частности, где-то, позор бракоделам,
Мол, наш бронепоезд, мол, твердой рукою...
Ударим всем миром, и словом и делом!


ПАРОХОД

С зюйда что-то движется,
Хлюпая винтом.
Волны тихо пыжатся,
Дым стоит столбом.

Бабы загорелые,
Побросав белье,
Восклицают радостно:
– Ух-ты, е-мое!..

А по утлой пpистаньке
Вошкает народ.
Кто-то ясновидящий –
Это пароход!


С. ХАСАНОВ

*    *    *

Не верьте, люди, предрассудкам глупым –
Как хорошо лежать в постели с трупом!
С ним много разговаривать не надо,
И он дает приятную прохладу.

И с ним, я помню, был вполне счастливым,
С таким спокойным, твердым, молчаливым...
Ведь он и не подумает пытаться
Противоречить и сопротивляться.

Но люди не приемлют отношений
Из области моральных разложений.
Хотя, по чести, если разобраться,
Он первый, подлый, начал разлагаться!


Александр ШОХОВ

ОТРЫВОК

Будь я министром,
Я бы построил дом,
В котором живут числа.
Только числа и больше никто.
Там не надо снимать пальто.
Там это число – двадцать пять –
Само ложится в кровать.
И цифра два владеет цифрой пять,
Она – «ять!»
Так лучше
Не надо условностей
И свидетельств готовности –
И нет пошлости.
Так лучше.


Марат УРАЗГИЛЬДИН


*    *    *

И снова ночь, и все не так.
А завтра будет тоже самое.
Пропью последний четвертак
За эту грусть твою упрямую.

За эту осень во дворе
И нежный май в твоей постели.
Я словно Ленин в Октябре
И словно Пушкин на дуэли.


*    *    *

И все-таки я – новый гений,
я – новый луч в безумной мгле.
Меня ждут люди, а не тени
на самом лучшем корабле.
Там будет радуга в корзинках,
июль в малиновых очках.
И я открою дверь снежинкам
в твоих заплаканных глазах.

А за дождем и ясной синью,
где мама в розовом окне,
моя забытая Россия
не позабудет обо мне.


Рамиль ШАРИПОВ

*    *    *

Вы или ты?
Словно опальный лист
На вашем лице
Одна из ваших ресниц.

Прикосновение губ,
Холодное как пинцет,
И на твоем лице
Осени больше нет.


*    *    *

Свободен и равен
За пазухой камень.
Окрашенный кровью
И краеугольный.

Послушный идее,
Он бьет и лелеет.
Я им рисовал
На лицах оскал.


*    *    *

Хлад твоей длани –
Это ересь
Я чувствую гусиность кожи
Даже через
Сорочку, пиджак, носовой платок
И комсомольский значок.

Хлад твоей длани –
Почти мороз
Я чувствую гусиность кожи
Даже сквозь
Майку, фуфайку, жилет
И комсомольский билет.

Хлад твоей длани –
Как следствие – пот
Я чувствую гусиность кожи
Даже под
Манжетой, подтяжкой, манишкой
И гробовою крышкой.


АНОНИМ

*    *    *

Пузатый маленький зверек
Усердно хрумкал шестернями
Хранитель сомы и божок
Посаженный как на пенек
И идол наш и наша няня

Грызет как семечки гранит
Вгрызаясь зубьями в пространство
Как бы пытаясь отделить
От тверди то непостоянство
Где мы в сплетенье арматуры
Лишь сгусток крови и культуры
Вживленный в этот монолит
Где в нас все стонет и болит
От самой дальней звездной бури


Вячеслав ФЕДОРОВ

*    *    *

Как я живу?.. Как божество,
Справляю жизни торжество.
Хожу себе, гляжу под ноги,
Где копошатся в листьях боги,
Готовя к жизни вещество.

Глотаю дым,
Лечу в пространство
И чувствую себя седым
Со школьным за плечами ранцем.


Андрей ЮДИН

*    *    *

Есть на свете одни только звуки,
И от них происходят стоны, –
Перед долгой разлукой руки
расцепляют со стоном перроны.

Есть на свете одни только стоны,
только их производит разлука,
только их производит, кроме
Слоя пыли и складок на брюках.
На трагический вымах кепи
Стынут руки, редеют звуки...
Есть на свете одни только цепи,
и от них происходят разлуки.


*    *    *
                                                    сестре Наде

Он себя перед дверью кладет новогодним гостинцем
и шарит в потемках: где тут находился звонок?..
Таким вот красивым и соблазнительным принцем –
Умный, добрый, хороший – но – совсем одинок...

Запах хвои в местах, где теперь собираются близкие,
Чьи объятья – они – это как Диогенов обол...
Не терпя прозелитства – ему – близки конфеты латвийские,
Как твоя – значит с ним единокровная боль.

В восходящем на небе проспекте – ему – светоносно – не больно,
Что отдарочен он, как неподарочный гость,
Хоть с оглядкой на бога, хоть без... неспокойно:
Как тебя сохранить для себя одного!


Рашит ШАЙДУЛЛИН

*    *    *

На свете не было предутренней красы,
Когда я вышел из дому, молчавшего под страхом
ночного ужаса. Дверь скрипнула, и прахом
мне вдруг почудилось сияние росы.
И свет холодный стряхивал с меня
подобие улыбки. Сон великий
ладони протянул, там были крики
ночные и мерцание огня.
Я прислонился к двери и без звука
губами шевелил, закрыв глаза.
Вдали послышались три длинных стука.
И я боялся повторить назад
слова таинственной молитвы.
Преданья о надежных берегах
рассказывали мне деревья, где-то
я плакал, не боясь во мраке.
Поверья старили мои былые сны.
И больно не от света медленной луны,
Но Больно, Боже, мне от света.
На небе не было сгорающих свечей...
Но вот ступени, дверь открыта настежь.
Я слышал голос умоляющих речей.
И я вошел в свой дом...

 
По теме
Под Уфой произошло крупное ДТП: столкнулись десять машин, половина из них — фуры - Сетевое издание Республика Башкортостан В эти минуты на трассе М-5 в Уфимском районе работают сотрудники МЧС России и Госкомитета РБ по ЧС, и ГИБДД, и скорой помощи… Под Уфой произошло крупное ДТП: столкнулись десять машин,
Сетевое издание Республика Башкортостан
Совет по качеству - ГБУЗ РБ ГКБ №13 28 марта в ГБУЗ РБ ГКБ № 13 г. Уфа состоялся 34 Совет по качеству.  Понятие «качество» многогранно.
ГБУЗ РБ ГКБ №13
В Уфе пройдет совещание по борьбе с онкологическими заболеваниями - Красное Знамя Как сообщает пресс-служба министерства здравоохранения Башкортостана, 29 марта в Уфе пройдет совещание «Борьба с онкологическими заболеваниями в Республике Башкортостан: диагностика, лечение, маршрутизация».
Красное Знамя